Если власти не изменят внутреннюю ситуацию в стране, предстоящей весной россияне начнут опять засеивать газоны на своих дачах картошкой.
Несмотря на заклинания властей, экономический кризис в стране все больнее бьет по карманам россиян. «Денег нет», «больше не могу себе это позволить», «как дальше жить?» — эти слова слышишь все чаще.
О том, как себя чувствуют сейчас россияне-потребители и к чему все это может привести, рассказывает в своём интервью кандидат экономических наук, руководитель отдела изучения уровня жизни, доходов и потребления населения «Левада-Центра» Марина Красильникова.
— Когда начался этот кризис, были разные прогнозы насчет того, как скоро холодильник победит телевизор и появится социальная напряженность. Пока ее нет. Почему?
— Вопрос о том, почему при ухудшающемся экономическом положении не нарастает видимое социальное недовольство, в последние полтора года журналисты задают экспертам, а эксперты — сами себе.
Я буду более подробно говорить о социально-экономических причинах сложившейся ситуации, но не могу не сказать и о причинах социально-политических. Для того, чтобы недовольство сформировалось и проявило себя в цивилизованных демократических формах, должны быть лидеры общественного мнения с альтернативной программой, которые поддерживаются более-менее широкими слоями населения. Но на нашем политическом поле сейчас — дефицит иных точек зрения, пользующихся массовой поддержкой.
— Как все же повлиял кризис на социальное самочувствие россиян?
— Сейчас 77% согласны с тем, что в России экономический кризис есть. С прошлого года массовый потребитель осознал наконец, что он — надолго, в отличие от кризисов 1998 и 2008 годов, и начал привыкать к этой мысли.
В феврале 2015 года 21% отвечали, что изменения в экономическом положении страны затронули их семью очень сильно, в июне 2016 года таких стало 30%.
Люди массово отказываются от покупок, больше половины говорят об ухудшении повседневного потребления за последний год: «несколько ухудшилось» оно у 45%, «значительно ухудшилось» у 14%, об улучшении говорят лишь 6%.
Россияне заметили сокращение ассортимента товаров. 37% говорят о том, что не знают, что будет с ними даже в ближайшие месяцы…
Из позитивного за последнее время — небольшое снижение инфляционных ожиданий. Согласно июньскому опросу, 78% говорят, что за последний год цены выросли не больше чем в полтора раза, а еще в апреле такой ответ давали 69%. Понятно, что люди всегда переоценивают рост цен, потому что не думают о тех товарах, которые они не покупают, а цены меньше всего растут как раз на те товары, что редко покупаются…
— Когда люди говорят, что кризис надолго, сколько еще, как они считают, надо терпеть?
— Год-полтора или меньше — так думает 20%. Не менее 2 лет — 23%. Кризис очень продолжительный, его последствия будут проявляться на протяжении многих лет — 21%. Сейчас трудно сказать, как долго он будет длиться и насколько глубоким окажется — 26%.
То есть почти четверо из пяти теми или иными словами говорят, что кризис продлится больше двух лет. А если учесть, что две трети населения, несмотря на все улучшения нулевых годов, достаточно бедны, не являются ли для них нормой нынешние экономические трудности?
— Застойная бедность и пессимизм в отношении перспектив вызывают социальную апатию и одновременно внутреннюю злость.
— Да, социальная апатия очень сильно нарастает. Но почему это должно обязательно вызывать внутреннюю злость? Может, конечно, вызывать, но весь вопрос в том, как эту злость канализировать, и последние два года она была успешно канализирована вовне.
Почему богатые ведут себя как бедные
— Реакция нашего общества на кризис — такая же, как в других странах в аналогичных условиях?
— Реакция на кризис нашего потребителя — это реакция на кризис бедного населения, которое очень ограничено в своей самостоятельности и в силу своего уровня жизни на самом деле мало что может сделать само. Да и не привыкло делать что-то само.
— Оно объективно не может сделать ничего само?
— Большая часть населения действительно объективно не может себе позволить решать жилищные проблемы — нет денег, поэтому рынок жилья не развивается. Люди не могут себе позволить качественное образование в больших объемах, получают то, которое есть, а оно стремительно девальвируется. Люди в большинстве случаев не могут позволить себе платное лечение, а бесплатное ограничивается все больше и больше.
Но, с другой стороны, у людей нет и навыков решения этих проблем! И тут мы попадаем в ловушку бедного поведения, когда даже если деньги появляются, люди, вместо того чтобы подумать о долгосрочных проблемах и начать формировать на них ресурсы, все тратят на текущее потребление.
Эта поведенческая реакция усугубляется тем, что финансовый рынок в нашей стране примитивный и маленький. Можно, конечно, упрекать население страны в финансовой безграмотности, но, с моей точки зрения, уровень финансовой грамотности у нас вполне соответствует уровню развития финансового рынка. Банки в большинстве своем могут предложить только депозит, а более сложные финансовые инструменты обычным людям недоступны. Поэтому все разговоры о том, что население должно само формировать пенсионные накопления, пока, что называется, в пользу бедных.
— Но зато таким обществом удобнее управлять!
— Это ситуация, которая в среднесрочной перспективе устойчива и эффективно поддерживает централизованную власть. Я бы назвала ее «достойная бедность». Когда люди не голодают, в состоянии удовлетворить свои текущие потребности, но совершенно не в состоянии удовлетворить потребности долгосрочные и отказываются даже думать о них — они полностью зависимы от власти.
— Но возможности власти решать проблемы несамостоятельного населения сокращаются. «Денег нет, но вы держитесь» — вот формула достойной бедности.
— Денег всегда не хватает. И все стоит денег. На самом деле выстраивание нормального финансового рынка, создание условий, когда люди сами смогут повышать уровень своей самостоятельности, — это тоже дорогостоящее занятие, и можно только гадать о том, какая из стратегий менее дорогостоящая. Очень может быть, что стратегия поддержания «достойной бедности» — наиболее экономная. Но в любом случае она недальновидна, потому что не дает развития. Если не научить людей самостоятельно решать свои проблемы — это путь в тупик.
Как россияне попали в ловушку
— Есть ощущение, что в последнее время россияне стали более чувствительны к резкому имущественному расслоению, которое относительно спокойно воспринимали в годы благополучия…
— Опросы показывают, что даже на протяжении благополучных нулевых в рейтинге проблем у россиян лидировали рост цен, низкий уровень жизни и расслоение между бедными и богатыми. Пока на фоне всего этого уровень жизни непрерывно поднимался, люди ворчали, но постепенно удовлетворяли накопившиеся отложенные потребности.
За период чуть меньше десяти лет реальные доходы населения, очищенные от инфляции, выросли почти в 4 раза. Это беспрецедентный рост! Но с точки зрения наполнения уровня жизни новыми потребительскими возможностями изменения за тот же период произошли намного более скромные.
Во-первых, сохранялся очень высокий уровень дифференциации между бедными и богатыми, и для того чтобы бедный человек ощутимо изменил свое потребление, ему нужно было существенно увеличить свой доход. Порог, который надо перешагнуть, оказался слишком высоким.
А во-вторых — в этот период в нашем обществе только-только начался процесс социальной стратификации (деление на слои, отличающиеся друг от друга определенным набором ценностных и поведенческих признаков, в которых выражается социальный статус. — прим. ред.).
Потребительское поведение осталось более-менее одинаковым у большинства, мало различалось в зависимости от уровня доходов, потому что когда у людей нет образцов другого потребительского поведения под растущий доход, они воспроизводят привычные образцы. А привыкли они к образцам потребительского поведения бедного типа.
— Привыкли в 90-е годы?
— В начале 90-х годов произошло значительное ухудшение материального положения большинства российских семей, и тогда вопросы, в которых звучала тема физического голода, не были абстрактными. То, что они сейчас стали абстрактными, — большое завоевание…
К тому же нельзя забывать, что в 90-е годы люди пришли из совсем другой экономической системы, где роль потребителя как экономической единицы, которая самостоятельно принимает решения по поводу своих доходов, была очень ограничена. Здравоохранение, образование, жилье — все это не покупалось и не продавалось…
— А жилищные кооперативы?
— Да, были кооперативы. А в медицине — частные стоматологические кабинеты. Но это — мизерная доля от общего объема оказываемых услуг. Даже покупка автомобиля в большей мере зависела от социального положения человека, который хочет его купить, чем от количества денег. Еще существовал черный рынок, но все это были сферы маргинальные. Типовой же потребитель принимал сам лишь два решения: по поводу питания и по поводу одежды. Это тип поведения бедного человека, у которого хватает денег только на питание и на одежду.
— То есть даже те, кто не был реально бедным, вели себя как бедные, потому что система в СССР так была устроена?
— Они вели себя как бедные в терминах рыночной экономики. И прироста доходов, который произошел в нулевые годы, не хватило для того, чтобы решить эти стратификационные проблемы. И времени не хватило, хотя процессы расслоения по типам потребительского поведения шли весьма интенсивно: люди с существенно разным уровнем дохода стали вести себя как покупатели по-разному, возникли разные модели потребительского поведения, и это стало оче-видно, то есть видно глазами. Процесс был приостановлен кризисом 2008 года.
Стоит ли искать в России средний класс?
— Когда мы говорим о стратификации общества, деление по каким признакам имеется в виду?
— Есть разные модели стратификации — одна из них предполагает деление на бедных, рабочий класс, средний класс, высшее общество.
У нас последние лет 15–20 назад активно искали средний класс. Я всегда полагала, что нам еще рано о нем говорить, потому что понятие «средний класс» неотделимо от определенного типа общества, которое живет по демократическим правилам уважения закона и свободы выбора.
— Буржуазного общества?
— В том числе. А у нас ничего такого нет. Есть среднедоходные слои населения, которые себя на потребительском рынке ведут в значительной своей части как бедные, поэтому даже для маркетологов, которые заинтересованы в продвижении своих товаров, понятие среднего класса применительно к России плохо работает.
Когда я говорила, что в российском обществе что-то начало формироваться, я имела в виду потребительское поведение, а это лишь один из элементов социальной стратификации. В ней, по моим представлениям, помимо экономической составляющей есть еще идеологическая и политическая составляющие. Здесь признаков увеличения разнообразия я не вижу совсем.
— То есть люди могут вести себя по-разному на потребительском рынке, но это не влияет на их политические взгляды?
— Да, или влияет, но очень слабо. Вот принято считать, что на демонстрации 2011–2012 годов выходили в основном обеспеченные слои общества, но это натяжка. Там было много высокообразованных людей — это да.
— Как все же отличить человека, который в своей потребительской эволюции вступил на следующую ступень?
Если он стал получать больше раза в полтора, пошел и купил на эти деньги дорогущий костюм, он все равно ведет себя как бедный, а если решил на эти деньги своих детей отправить учиться, сам выучить английский язык и пойти в спортзал — уже нет?
— Такие маркеры существуют и меняются во всем мире по мере того, как в отдельно взятой стране и обществе растет уровень благосостояния.
Против «общества потребления», о котором в советское время много плохого говорили, в Европе стали бунтовать в конце 60-х — начале 70-х годов, когда после Второй мировой восстановился уровень жизни. Вдруг обнаружилось, что эту модель, когда люди должны наесться, хорошо одеться и тем самым обнаружить свой социальный статус, какое-то количество молодежи считает плохим маркером социального статуса. В итоге произошла смена маркеров, и для того чтобы подтвердить свой социальный статус, надо было уже не красиво одеваться….
— А заниматься благотворительностью, усыновлять детей…
— И еще заниматься спортом, какой-то интеллектуальной деятельностью… К концу ХХ века этот другой маркер стал распространяться, что повлияло даже на женскую моду — в нее прочно вошел спортивный стиль. Произошло переключение на удовлетворение потребностей, которые способствуют развитию человеческого капитала, потому что уже не физический труд становится основным источником богатства общества, а интеллектуальный.
Засеют ли россияне газоны картошкой?
— Считается, что русских с их широкой натурой все равно в рамки не загонишь. Купцы когда-то топили сторублевками камины, и наши современники ведут себя порою в том же стиле. Может, это не накопленные инстинкты бедного поведения, а генотип?
— Ничего необычного в поведении российского потребителя нет. Я хочу напомнить, что слово «нувориш» родилось не у нас, а во французском обществе, но только очень давно…
— Значит, мы просто и до революции 1917 года, и с начала 90-х не успели пройти путь, который надо пройти, чтобы эти понты стали чем-то маргинальным?
— Как-то в интервью один наш российский миллиардер сказал, что был момент, когда он узнал, что существуют костюмы «от Бриони», и несколько лет покупал только такие. Но потом, говорит он, это прошло…
— Это проходят все. (Все в обобщенном смысле, конечно, есть масса людей, которые не пройдут этот путь никогда.) Как только в обществе станет не стыдно бедно одеваться, но копить деньги на изучение английского языка, произойдет переход на новую модель потребления. Да и что такое сейчас «бедно одеваться»?
— Так что нормальная мы страна — обычная, как все. Догоняющая. Ведь всегда есть лидеры и есть те, кто их догоняет. А те, кто останавливается, — они не останавливаются на самом деле, а идут назад.
— У нас-то процесс стратификации просто заморожен или мы уже пошли назад?
— Думаю, еще есть какой-то люфт, запас, который позволит людям не начать воспроизводить старые модели потребительского поведения, но он стремительно тает на глазах.
И все-таки в нулевые годы успели произойти важные перемены. Мы постепенно стали уходить от самообеспечения, от натурального потребления.
— Перестали шить себе сами юбки, вязать свитера, стричься дома?
— Самое очевидное изменение — это то, что люди грядки перекопали на газоны. И пока, несмотря на все разговоры, мы не видим массового желания опять сажать картошку.
— Желание — это одно, а возможность прожить без этого — другое!
— Пока этого не происходит, но если на следующий сельскохозяйственный сезон ничего не изменится — вполне может произойти. С услугами это уже так. Люди в нулевые годы стали активно тратить деньги на отдых. И кто ощутил прежде всего на себе последствия кризиса? Сфера рекреации и общественного питания… Другое дело, что большие траты на отдых и развлечения могла позволить себе и в лучшие годы примерно треть потребителей, а две трети по-прежнему жили весьма скромно.
— И в кризис для них ничего особенно и не изменилось?
— Вот здесь-то как раз корень того, почему социальная травма от потери доходов не столь велика — не успели образоваться новые нормы! Человеку очень трудно отказываться от нормы, а пока она не сформировалась, от нее отказаться сравнительно легко.
— «Не жили хорошо, нечего было и начинать»?
— Да, не так травматично.
Шопинг — двигатель прогресса
— На сайте «Левада-Центра» говорится, что индекс социального настроения, который вы замеряете, очень важен, потому что «изменения в настроениях людей за несколько месяцев указывают на возможные изменения в экономическом развитии страны». То есть если люди ждут хорошего, то оно и случается?
— Это так называемое самосбывающееся предсказание. Как это работает, проще объяснить на примере индекса потребительских настроений.
Я строила эконометрические модели, где рассчитывается степень влияния различных факторов на покупки людей. Оказалось, что если уровень дохода оставить неизменным, а потребительские настроения улучшаются на 1%, то товарооборот увеличивается примерно на 0,2% просто потому, что у людей есть представление о том, что сейчас время покупать. Причем товарооборот, к примеру, в июне лучше объясняют потребительские настроения не июня, а настроения апрельские или мартовские…
На бытовом уровне понятно, почему так происходит: если человек думает, что у него увеличится доход через 2 месяца, он сегодня идет и покупает.
— Но он думает, исходя из реальных фактов, или просто как бы в воздухе это носится?
— Во-первых, не важно, исходя из чего он думает. Но если все покупатели почему-то думают, что у них завтра доход увеличится, идут в магазин и покупают, продавцы получают дополнительный доход и с ним тоже идут в магазин и чего-то покупают, и тем самым раскручивается экономика… А во-вторых, когда мы спрашиваем людей об их обыденной жизни, они отвечают, прежде всего основываясь на своем личном опыте.
— Могут ли власти повлиять на улучшение потребительских настроений?
— Да, если действия властей приведут к реальному улучшению экономической ситуации. Одних заявлений и обещаний в этом случае недостаточно.
Общественное мнение зависит от средств массовой информации. Если речь идет о международной политике — зависимость эта относительно высока, потому что откуда общество знает, как там и что на самом деле? А если речь идет об экономической ситуации в стране или о динамике доходов, население в гораздо большей степени ориентируется на свой личный опыт.
— То есть если люди увидят, что что-то делается в правильном, по их мнению, направлении, они будут ждать лучшего и их ожидания толкнут экономику вперед?
— Уже стало общим местом, что в нулевые годы главным драйвером экономического роста был потребительский спрос. А последние два года стало понятно, что этот фактор роста исчерпал себя. Хочется спросить у экономических властей: «Ваши действия?»
Марина Озерова, «МК»
